Автор: Михаил Булгаков
место и время движни
События романа происходят весной 1928 года в России: в Москве и в уездном городе Стекловске.
Глава 1.
Причиной катастрофы был Владимир Ипатьевич Персиков. Ему было 58 года. Лицо гладко выбритое, нижняя губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так как он говорил всегда уверенно, ибо эрудиция в его области у него была совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами собеседников профессора Персикова. Он занимал должность директора Московского зоологического университета. После измены жены, мужчина начал вести холостяцкую жизнь, также, как и все, пережил испытания в послереволюционном периоде. Когда жена ушла, она оставила ему записку: «Невыносимую дрожь отвращения возбуждают во мне твои лягушки. Я всю жизнь буду несчастна из-за них». Из-за продолжительного голода погибли не только все лабораторные животные в институте, но даже “бессменный сторож старика Влас”. Приходилось читать лекции профессору при отрицательных температурах в помещении, а из пяти комнат в его квартире осталось всего две. Профессор говорил Марье Степановне, что уедет за границу, но своего обещания не сдержал. Со временем у него начал просыпаться дух.
Глава 2.
В тот момент, когда Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник, и ассистент позвал:
— Владимир Ипатьевич, я установил брыжжейку, не хотите ли взглянуть?
Персиков живо сполз с табурета, бросил кремальеру на полдороге и, медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на стеклянном столе, полузадушенная и обмершая от страха и боли лягушка была распята на пробковом штативе, а ее прозрачные слюдяные внутренности вытянуты из окровавленного живота в микроскоп.
— Очень хорошо, — сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа.
Очевидно, что-то очень интересное можно было рассмотреть в брыжжейке лягушки, где, как на ладони видные, по рекам сосудов бойко бежали живые кровяные шарики. Персиков забыл о своих амебах и в течении полутора часов по очереди с Ивановым припадал к стеклу микроскопа. При этом оба ученых перебрасывались оживленными, но непонятными простым смертным словами.
Наконец Персиков отвалился от микроскопа, заявив:
— Сворачивается кровь, ничего не поделаешь.
Лягушка тяжко шевельнула головой, и в ее потухающих глазах были явственны слова: «сволочи вы, вот что…» Профессор изучал результаты своих экспериментов и вдруг заметил какой то завиток, похожий на женский локон - луч света, который указывал на то, что образец не в фокусе. Когда он хотел поправить микроскоп, то обнаружил что то непонятное под стеклом: завесил шторы и вышел из лаборатории, задумываясь о том, что это могло быть. Он сказал Панкрату, чтобы тот ничего не трогал у него в кабинете.
Глава 3.
Профессор понимает, что под воздействием тонкого красного луча амёбы начинают быстро размножаться и друг с другом драться. Иванов разрабатывает специальные зеркала и линзы, чтобы поставить эксперимент на лягушачьих икрах. В итоге лабораторию заполняют множество квакающих существ, но им удается их отравить ядом и очистить институт от них.
Глава 4.
Слухи о луче жизни очень быстро распространились по всей Москве. Позже к Персикову приезжает журналист Бронский. Он был настырным человеком. Персиков неохотно отвечал на его вопросы. Журналист решил, что его новое открытие потрясёт мир животноводства. Статья практически сразу же отправляется на печать и уже на следующий день журналисты начинают осаждать профессора.
Глава 5.
В это время в Стекловске происходит трагедия-наступил куриный мор. За два дня вырезали всю курицу. Профессора часто беспокоят журналисты и из-за этого он не может нормально работать. Владимир Ипатьевич решил позвонить Лубянке и попросил, чтобы он принял какие нибудь меры, чтобы от него отстали. Ему обещают, что больше его отвлекать никто не будет. Журналист Бронский информирует профессора, который не читает газеты, о куриной эпидемии, и тот принимает активное участие в борьбе с ней.
Глава 6.
Антикуриные прививки в Лефортовском ветеринарном институте дала блестящие результаты. Количество куриных смертей за сегодняшнее число уменьшилось вдвое. По всей Москве ходили новости о запрете использования и продажи куриных яиц и мяса. Частные торговцы при попытке продажи их на рынках подвергаются уголовной ответственности с конфискацией всего имущества. Все граждане, владеющие яйцами, должны в срочном порядке сдать их в районные отделения милиции. Везде были запрещены эти продукты: в ресторанах, столовых и так далее. Но потом становится популярной “куриная” тема, которую везде восхваляют.
Глава 7.
Дойдя на севере до Архангельска и Сюмкина Выселка, мор остановился сам собой по той причине, что идти ему было дальше некуда, — в Белом море, как известно, куры не водятся. Остановился он и во Владивостоке, ибо далее был океан. На далеком юге — пропал и затих где-то в выжженых пространствах Ордубата, Джудьбы и Карабулака, а на западе удивительным образом задержался как раз на польской и румынской границах. Профессор Персиков совершенно измучился и заработался в последние три недели. Куриные события выбили его из колеи и навалили на него двойную тяжесть. Он практически все свое время проводил в куриной комиссии и беседовал с журналистами. Его отвлекали от того, что его интересовало-от красного луча. Дела переименованной комиссии вошли в нормальное русло, и Персиков вернулся к нарушенной работе. Микроскопы были заряжены новыми препаратами, в камере под лучом зрела со сказочной быстротой рыбья и лягушачья икра. Привозили даже специальные оборудования. Был очень солнечный августовский день. Он мешал профессору, поэтому шторы были опущены. Один гибкий на ножке рефлектор бросал пучок острого света на стеклянный стол, заваленный инструментами и стеклами. Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча.Дверь мягко скрипнула, и вошел Панкрат. Он сложил руки по швам и, бледнея от страха перед божеством, сказал так: — Там до вас, господин профессор, Рокк пришел. Подобие улыбки показалось на щеках ученого. Он сузил глазки и молвил: — Это интересно. Только я занят. — Они говорят, что с казенной бумагой с Кремля. — Рок с бумагой? Редкое сочетание, — вымолвил Персиков и добавил, — ну-ка, давай его сюда! На вошедшем была кожаная двубортная куртка, зеленые штаны, на ногах обмотки и штиблеты, а на боку огромный старой конструкции пистолет маузер в желтой кобуре. Лицо вошедшего произвело на Персикова то же впечатление, что и на всех — крайне неприятное впечатление. Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями. Лицо иссиня-бритое. Персиков сразу нахмурился. Он забирает экспериментальные камеры с лучом из лаборатории, оставив только самую маленькую. Камеры нужны Рокку для восстановления поголовья кур. Он был директором сельскохозяйственного участка «красного луча» .
Глава 8.
Александр Семёнович устанавливал камеры в оранжерее Шереметьевых. На следующий день привезли и великолепною гладкою фанеру, кругом оклеенной ярлыками и надписи “осторожно яйца!“. Он осторожно помещает туда яйца, доставленные из-за границы. Рокка только беспокоит, что все они удивительно велики и грязные и то, что их мало. Персиков собирал скафандры и 3 шлема для их опыта. На горе республике кипучий мозг Александра Семеновича не потух, в Москве Рокк столкнулся с изобретением Персикова и в номерах на Тверской «Красный Париж» родилась у Александра Семеновича идея, как при помощи луча Персикова возродить в течение месяца кур в республике. Рокка выслушали в комиссии животноводства, согласились с ним, и Рокк пришел с плотной бумагой к чудаку зоологу. В оранжерее горел яркий шар. Пришла и Дуня с горящим лицом и блестящими глазами. Александр Семенович нежно открыл контрольные стекла, и все стали поглядывать внутрь камер. На белом асбестовом полу лежали правильными рядами испещренные пятнами ярко-красные яйца, в камерах было беззвучно… а шар вверху в 15000 свечей тихо шипел. Радость у директора омрачается странным поведением животных: все птицы и лягушки исчезают из окрестностей, а собаки воют всю ночь с печальным звуком. В камерах начал слышаться беспрерывный стук в красных яйцах. «Токи… токи… токи… токи…» — стучало то в одном, то в другом, то в третьем яйце. Наутро Александра Семеновича ожидала неприятность. Охранитель был крайне сконфужен, руки прикладывал к сердцу, клялся и божился, что не спал, но ничего не заметил. Яйца пропали. Но были и другие новости: яйца в третьей камере, заряженные позже всех, начали как-то причмокивать и цокать, как будто внутри них кто-то всхлипывал. Александр Семенович посидел немного у камер, но при нем никто не вылупился, он поднялся с корточек, размялся и заявил, что из усадьбы никуда не уходит, а только пойдет на пруд выкупаться и чтобы его, в случае чего, немедленно вызвали. За ним пошла его жена Рокка. Сероватое и оливковое бревно начало подниматься из их чащи, вырастая на глазах. Какие-то мокрые желтоватые пятна, как показалось Александру Семеновичу, усеивали бревно. Оно начало вытягиваться, изгибаясь и шевелясь, и вытянулось так высоко, что перегнало низенькую корявую иву… Затем верх бревна надломился, немного склонился и над Александром Семеновичем оказалось что-то напоминающее по высоте электрический московский столб. Но только это что-то было раза в три толще столба и гораздо красивее его благодаря чешуйчатой татуировке. Ничего еще не понимая, но уже холодея, Александр Семенович глянул на верх ужасного столба, и сердце в нем на несколько секунд прекратило бой. Ему показалось, что мороз ударил внезапно в августовский день, а перед глазами стало так сумеречно, точно он глядел на солнце сквозь летние штаны. Змея на глазах Рокка, раскрыв на мгновение пасть, из которой вынырнуло что-то похожее на вилку, ухватила зубами Маню, оседающую в пыль, за плечо, так что вздернула ее на аршин над землей. Тогда Маня повторила режущий предсмертный крик. Змея извернулась пятисаженным винтом, хвост ее взмел смерч, и стала Маню давить. Та больше не издала ни одного звука, и только Рокк слышал, как лопались ее кости. Изо рта у Мани плеснуло кровью, выскочила сломанная рука и из-под ногтей брызнули фонтанчики крови. Затем змея, вывихнув челюсти, раскрыла пасть и разом надела свою голову на голову Мани и стала налезать на нее, как перчатка на палец. Он побледнел и кое-как убежал с диким рёвом.
Глава 9.
Агент государственного политического управления на станции Дугино Щукин был очень храбрым человеком. — Вы поедете с нами, — сказал Щукин, обращаясь к Александру Семеновичу, — покажете нам где и что. — Но Рокк в ужасе отстранился от него и руками закрылся, как от страшного видения. — Нужно показать, — добавил сурово Полайтис. — Нет, оставь его. Видишь, человек не в себе. — Отправьте меня в Москву, — плача, попросил Александр Семенович. — Вы разве совсем не вернетесь в совхоз? Но Рокк вместо ответа опять заслонился руками, и ужас потек из его глаз. — Ну, ладно, — решил Щукин, — вы действительно не в силах… Я вижу. Сейчас курьерский пойдет, с ним и поезжайте. Затем у Щукина с Полайтисом, пока сторож станционный отпаивал Александра Семеновича водой и тот лязгал зубами по синей выщербленной кружке, произошло совещание… Полайтис полагал, что вообще ничего не было, а просто-напросто Рокк душевнобольной и у него была страшная галлюцинация. Они не верили ему. Агенты отправляются в «Красный луч» и перед их глазами развертывается неповторимая картина. «Все растения в оранжерее выглядят как перегнившая каша»: огромные змеи ползают по полу, свистят и облепляются клубками. На самом электрическом шаре висела совершенно черная, пятнистая змея в несколько аршин, и голова ее качалась у шара, как маятник. Какие-то погремушки звякали в шипении, из оранжереи тянуло странным гнилостным, словно прудовым запахом. И еще смутно разглядели агенты кучи белых яиц, валяющихся в пыльных углах, и странную гигантскую голенастую птицу, лежащую неподвижно у камер, и труп человека в сером у двери, рядом с винтовкой. Страшный, четырехлапый шорох послышался за спиною, и Полайтис вдруг страшно крикнул, падая навзничь. Существо на вывернутых лапах, коричнево-зеленого цвета, с громадной острой мордой, с гребенчатым хвостом, похожее на страшных размеров ящерицу, выкатилось из-за угла сарая и, яростно перекусив ногу Полайтису, сбило его на землю. В итоге эти агенты погибли.
Глава 10.
Профессор Персиков не знал о трагедии в городе, так как не читал газеты. Его возмущает другое обстоятельство: вместо заказанных страусьих и анакондовых яиц ему поставили огромную партию обычных куриных яиц. В кабинете у него было все готово для каких-то таинственных и опаснейших опытов, лежала полосами нарезанная бумага для заклейки дверей, лежали водолазные шлемы с отводными трубками и несколько баллонов, блестящих как ртуть, с этикеткою «Доброхим», «не прикасаться» и рисунками черепа со скелетными костями. Профессор Персиков выехал с Пречистенки на автобусе и прибыл в институт. Там его ожидала новость. В вестибюле стояли аккуратно обшитые металлическими полосами деревянные ящики, в количестве трех штук, испещренные заграничными наклейками на немецком языке, и над ними царствовала одна русская меловая надпись: «осторожно — яйца». Но там были куриные и его это опять взбесило. Позже к нему прибегает Иванов и рассказывает о происходящем. У профессора случается удар.
Глава 11.
Пылала бешеная электрическая ночь в Москве. Горели все огни, и в квартирах не было места, где бы не сияли лампы со сброшенными абажурами. Ни в одной квартире Москвы, насчитывающей 4 миллиона населения, не спал ни один человек, кроме неосмысленных детей. В квартирах ели и пили как попало. В квартирах что-то выкрикивали, и поминутно искаженные лица выглядывали в окна во всех этажах, устремляя взор в небо, во всех направлениях изрезанное прожекторами. Народ в панике бежит эвакуироваться, конная армия безуспешно пытается остановить наступление огромных чудовищ. Машинного движения на улице здесь было мало, оно все сбивалось к вокзалам. В кабинете профессора, где тускло горела одна лампа, отбрасывая пучок на стол, Персиков сидел, положив голову на руки, и молчал. Слоистый дым веял вокруг него. Луч в ящике погас. В террариях лягушки молчали, потому что уже спали. Профессор не работал и не читал. В стороне, под левым его локтем, лежал вечерний выпуск телеграмм на узкой полосе, сообщавший, что Смоленск горит весь и что артиллерия обстреливает можайский лес по квадратам, громя залежи крокодильих яиц, разложенных во всех сырых оврагах. Марья Степановна и Панкрат плакали. Затем лопнул сплошной зеркальный слой в соседнем кабинете. Зазвенело и высыпалось стекло в кабинете профессора, и серый булыжник прыгнул в окно, развалив стеклянный стол. Лягушки шарахнулись в террариях и подняли вопль. Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к профессору, хватая его за руки и крича: «Убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте». — Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив палец крючком, ответил, причем глаза его на миг приобрели прежний остренький блеск, напоминавший прежнего вдохновенного Персикова. Народ считал его злодеем. Панкрат никого уже не мог выгнать. Панкрат с разбитой головой, истоптанный и рваный в клочья, лежал недвижимо в вестибюле, и новые и новые толпы рвались мимо него, не обращая внимания на стрельбу милиции с улицы. Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову. Персиков качнулся, стал падать на бок, и последним его словом было: — Панкрат… Панкрат… Ни в чем не повинную Марью Степановну убили и растерзали в кабинете, камеру, где потух луч, разнесли в клочья, в клочья разнесли террарии, перебив и истоптав обезумевших лягушек, раздробили стеклянные столы, раздробили рефлекторы, а через час институт пылал, возле него валялись трупы, оцепленные шеренгою вооруженных электрическими револьверами, и пожарные автомобили, насасывая воду из кранов, лили струи во все окна, из которых, гудя, длинно выбивалось пламя.
Глава 12.
Москву и соседние территории спасло необычное явление - неслыханные морозы, которые длились три дня. Только с помощью сильного мороза удалось остановить движение пресмыкающихся, перед которыми армия оказалась бессильной. А весною 29-го года опять затанцевала, загорелась и завертелась огнями Москва, и опять по-прежнему шаркало движение механических экипажей, и над шапкою Храма Христа висел, как на ниточке, лунный серп, и на месте сгоревшего в августе 28-го года двухэтажного института выстроили новый зоологический дворец, и им заведовал приват-доцент Иванов, но Персикова уже не было. О том, что было будто бы все забыли.